Это очень странная сказка. Я её прочитала уже не маленькой, и не знаю - хорошая она или нет. И ребёнку бы её, пожалуй, не стала читать. Но самой мне она нравится, я её даже люблю - не знаю точно, почему. Жаль, то картинок не нашла - в моей книжке были очень красивые акварельные картинки. И посвятил её автор, как я это помню, своим родителям. Всю книжку сказок - не только эту вот.

Кира, Мара и Чхахана-Хара

Владимир Келер.

Было у одного крестьянина три дочери:
Кира, Мара и Чхахана-Хара. Две родные - Кира и Мара, а третью - Чхахана-Хару - он подобрал однажды в поле. Девочка лежала в пеленках и громко, как-то по-особенному, чихала. Она издавала звуки, похожие на "ччха-чха-ханна-харра". По-видимому, она была жестоко простужена. Крестьянин пожалел девочку и принес ее к жене, у которой год назад родились близнецы.
- Ну вот, - сказал он, - Кира и Мара у тебя уже есть. Пусть еще будет Чхахана-Хара.
Добрая женщина оставила девочку у себя и стала ее растить не выделяя из своих собственных.
Прошло несколько лет.
Как-то возвращаясь поздно вечером домой, отец семейства услышал переполох в курятнике. Засветив фонарь, он осторожно вошел в сарай и вдруг остановился пораженный. В углу курятника на корточках сидела Чхахана-Хара. Сверкая дикими глазами, она сосала кровь из шеи курицы.
- Негодная, что ты делаешь! - закричал крестьянин. - Немедленно убирайся вон отсюда!
Девочка молча посмотрела на отца, выпустила курицу и, согнувшись, выскользнула из курятника. Крестьянину показалось, будто на него красными глазами посмотрел хищный зверь. Во всяком случае, если бы он и впрямь встретил здесь живого тигра, то не испугался бы сильнее.
Вернувшись в дом, отец разбудил жену и рассказал ей все, чему только что был свидетелем.
Жена поднялась с постели, подошла к пологу, отделявшему часть комнаты, в которой спали дочери, и осторожно заглянула туда. Все три девочки, - это видел и муж, выглядывавший из-за плеча жены, - мирно спали, причем лицо приемыша было таким же безмятежным, как лица сестер.
Шли дни, и вдруг крестьяне заметили, что в их хозяйстве завелся страшный зверь, высасывавший кровь из животных.
Сначала по утрам находили обескровленные тушки кур. Потом таким же образом погиб маленький ягненок. За первым последовал второй, потом третий...
Крестьянин решил подкараулить зверя.
Однажды он взял топор и с вечера спрятался в большом хлеву, где жили домашние животные.
Ждал он довольно долго. Только около полуночи дверь тихо отворилась и кто-то осторожно вошел в помещение. В ту же минуту коровы замычали, лошади заржали, овцы жалобно заблеяли. Крестьянин быстро зажег фонарь и увидел приемную дочь.
- Что тебе здесь надо?! - закричал отец. - Пошла отсюда вон, негодная!
Девочка посмотрела внимательно на отца, - дольше, чем в первый раз, - и молча, неторопливо вышла из хлева.
Отец вернулся домой и, растолкав жену, рассказал ей о виденном.
Жена подошла к пологу, откинула его, и они опять увидели, что все девочки, обнявшись, мирно спят. На лице приемыша не было и тени страшной тайны.
Женщина долго смотрела на детей, потом отошла назад, ничего не сказав мужу.
Прошло несколько дней.
Как-то ночью крестьянке показалось, что в детской половине кто-то слабо вскрикнул. Соскочив с постели, мать побежала к детям.
На кровати рядышком лежали бездыханные тельца ее родных дочерей, сбоку же от них, с перемазанным кровью лицом и с красными горящими глазами, на корточках сидела Чхахана-Хара. Она внимательно следила за всеми движениями крестьянки.
Мать закричала и бросилась к дочерям. Но едва она приблизилась к их телам, Чхахана-Хара с проворством кошки прыгнула на нее и впилась в ее горло.
Когда на шум прибежал отец, жена была уже мертва.
Впрочем, он не успел сообразить как следует, что случилось. Приемная дочь словно ожидала его. Едва он показался на пороге, она накинулась и на крестьянина, и он разделил участь своего семейства.
В ту ночь Чхахана-Хара насосалась много крови и сладко уснула. Она проспала двое суток, и никто ее не потревожил. Соседи решили, что все семейство, как бывало в прошлом, отправилось в город к родственникам, и в дом, где произошли ужасные события, никто не постучался.
Когда Чхахана-Хара проснулась, она была уже совсем взрослой, хотя ростом оставалась с десятилетнюю.
Ее мучил голод, но до темноты она никуда не выходила.
Едва наступила ночь, она тихо выбралась из дома и, прокравшись к соседям, передушила всю семью и там.
Снова она долго спала, а проснулась с приливом новых сил и новых, удивительных способностей: отныне ее отличала крайняя осторожность, и Чхахана-Хара тонко чувствовала все шорохи и звуки.
Край был охвачен ужасом. За кровопийцей охотились старые охотники, отряды горцев и крестьян. Ей ставили ловушки и устраивали засады, но все напрасно. Она научилась видеть в темноте и бегать как гепард. Никто не мог ни выследить ее, ни уж тем более поймать.
В один прекрасный день в селение, где еще недавно жили крестьяне, удочерившие девочку-кровопийцу, пришел Старик Из Старой Башни. Говорили, что он колдун и будто в своей башне он оживляет все, что захочет, и разговаривает с чучелами, которые сам же делает.
Людям, впрочем, зла он не причинял, и поэтому его приход особой тревоги не вызывал.
Старик уселся на траве посреди селения и попросил собрать к нему всех жителей. Через несколько минут в домах почти никого не осталось.
Люди окружили гостя с гор и с непонятным для себя волнением стали ожидать, что он им объявит.
- Вам больше не надо опасаться той, что причинила вам так много горя.
Помолчав и обведя взглядом толпу, старик продолжал:
- Она - гомункула, мое творение. Мне была нужна помощница, и я ее вывел в колбе. Тело-то вывел, а человеческую душу ввести не успел. У меня был дворник, я как-то сделал его из железных прутьев и чугуна. Однажды я его наказал, и он, чтобы мне отомстить, разбил ночью колбу и унес гомункулу. Где-то в поле он ее выбросил, а добрые люди подобрали. Могли ли они подозревать, что пока это зверь, зверь тем более страшный, что его инстинкты и жажда крови развиваются в человеческом теле?! Дальнейшее вам известно... Только мне было неизвестно до последних дней. Я долго не выходил из башни и не подозревал, что Чхахана-Хара, которая у вас жила, и есть моя гомункула.
Скажите же, кто погиб? Попробую исправить зло, которого невольно стал причиной...
При помощи своей науки Старик Из Старой Башни оживил всех. Сперва вернулись к жизни Кира, Мара и их родители, за ними ожили и остальные.
И никто не вспомнил с ужасом о случившемся. Возвращая отнятую жизнь, старик незаметно подбавлял к "живой воде" каплю жидкости из какого-то флакона.
Если бы люди были повнимательнее, они прочитали бы на том флаконе слово "забывание".

Гавальда - это новое. А старая любовь в плане рассказов - это, например, Бредбери. Я думаю, он прожил замечательную жизнь- позавидуешь. Столько всего успел - и как человек во плоти, и творчески. Дети, книги, планы до последнего. Уже совсем стариком довёл до ума и опубликовал вторую часть "Вина из одуванчиков" - через 40 лет после того, как она была задумана. Это поразительно. А ещё - то, что его рассказы как будто про сегодня и завтра. И не всегда про жопу, что нас ждёт. Хотя - это как посмотреть. Но мне вот кажется, что этот рассказ - он оптимистичный. Совсем старый - 1949 года.

Dark They were, And Golden Eyed (The Naming of Names)
1949. Были они смуглые и золотоглазые.

Ракета остывала, обдуваемая ветром с лугов. Щелкнула и распахнулась дверца. Из люка выступили мужчина, женщина и трое детей. Другие пассажиры уже уходили, перешептываясь, по марсианскому лугу, и этот человек остался один со своей семьей.
Волосы его трепетали на ветру, каждая клеточка в теле напряглась, чувство было такое, словно он очутился под колпаком, откуда выкачивают воздух. Жена стояла на шаг впереди, и ему казалось - сейчас она улетит, рассеется как дым. И детей - путники одуванчика - вот-вот разнесет ветрами во все концы Марса.
Дети подняли головы и посмотрели на него - так смотрят люди на солнце, чтоб определить, что за пора настала в их жизни. Лицо его застыло.
- Что-нибудь не так? - спросила жена.
- Идем назад в ракету.
- Ты хочешь вернуться на Землю?
- Да. Слушай!
Дул ветер, будто хотел развеять их в пыль. Кажется, еще миг - и воздух Марса высосет его душу, как высасывают мозг из кости. Он словно погрузился в какой-то химический состав, в котором растворяется разум и сгорает прошлое.
Они смотрели на невысокие марсианские горы, придавленные тяжестью тысячелетий. Смотрели на древние города, затерянные в лугах, будто хрупкие детские косточки, раскиданные в зыбких озерах трав.
- Выше голову, Гарри,- сказала жена.- Отступать поздно. Мы пролетели шестьдесят с лишком миллионов миль.
Светловолосые дети громко закричали, словно бросая вызов высокому марсианскому небу. Но отклика не было, только быстрый ветер свистел в жесткой траве.
Похолодевшими руками человек подхватил чемоданы.
- Пошли.
Он сказал это так, как будто стоял на берегу - и надо было войти в море и утонуть. Они вступили в город.

Его звали Гарри Битеринг, жену - Кора, детей - Дэн, Лора и Дэвид. Они построили себе маленький белый домик, где приятно было утром вкусно позавтракать, но страх не уходил. Непрошеный собеседник, он был третьим, когда муж и жена шептались за полночь в постели и просыпались на рассвете.
- У меня знаешь какое чувство? - говорил Гарри.- Будто я крупинка соли и меня бросили в горную речку. Мы здесь чужие. Мы - с Земли. А это Марс. Он создан для марсиан. Ради всего святого. Кора, давай купим билеты и вернемся домой!
Но жена только головой качала:
- Рано или поздно Земле не миновать атомной бомбы. А здесь мы уцелеем.
- Уцелеем, но сойдем с ума!
"Тик-так, семь утра, вставать пора!" - пел будильник.
И они вставали.
Какое-то смутное чувство заставляло Битеринга каждое утро осматривать и проверять все вокруг, даже теплую почву и ярко-красные герани в горшках, он словно ждал - вдруг случится неладное! В шесть утра ракета с Земли доставляла свеженькую, с пылу, с жару газету. За завтраком Гарри просматривал ее. Он старался быть общительным.
- Сейчас все - как было в пору заселения новых земель,- бодро рассуждал он.- Вот увидите, через десять лет на Марсе будет миллион землян. И большие города будут, и все на свете! А говорили - ничего у нас не выйдет. Говорили, марсиане не простят нам вторжения. Да где ж тут марсиане? Мы не встретили ни души. Пустые города нашли, это да, но там никто не живет. Верно я говорю?
Дом захлестнуло бурным порывом ветра. Когда перестали дребезжать оконные стекла, Битеринг трудно глотнул и обвел взглядом детей.
- Не знаю,- сказал Дэвид,- может, кругом и есть марсиане, да мы их не видим. Ночью я их вроде слышу иногда. Ветер слышу. Песок стучит в окно. Я иногда пугаюсь. И потом в горах еще целы города, там когда-то жили марсиане. И знаешь, папа, в этих городах вроде что-то прячется, кто-то ходит. Может, марсианам не нравится, что мы сюда заявились? Может, они хотят нам отомстить?
- Чепуха! - Битеринг поглядел в окно.- Мы народ порядочный, не свиньи какие-нибудь.- Он посмотрел на детей.- В каждом вымершем городе водятся привидения. То бишь, воспоминания.- Теперь он неотрывно смотрел вдаль, на горы.- Глядишь на лестницу и думаешь: а как по ней ходили марсиане, какие они были с виду? Глядишь на марсианские картины и думаешь: а на что был похож художник? И воображаешь себе этакий маленький призрак, воспоминание. Вполне естественно. Это все фантазия.- Он помолчал.- Надеюсь, ты не забирался в эти развалины и не рыскал там?
Дэвид, младший из детей, потупился.
- Нет, папа.
- Смотри, держись от них подальше. Передай-ка мне варенье.
- А все-таки что-нибудь да случится,- сказал Дэвид.- Вот увидишь!

Это случилось в тот же день.
Лора шла по улице неверными шагами, вся в слезах. Как слепая, шатаясь, взбежала на крыльцо.
- Мама, папа... на Земле война! - Она громко всхлипнула.- Только что был радиосигнал. На Нью-Йорк упали атомные бомбы! Все межпланетные ракеты взорвались. На Марс никогда больше не прилетят ракеты, никогда!
- Ох, Гарри! - миссис Битеринг пошатнулась и ухватилась за мужа и дочь.
- Это верно, Лора? - тихо спросил Битеринг.
Девушка заплакала в голос:
- Мы пропадем на Марсе, никогда нам отсюда не выбраться!
И долго никто не говорил ни слова, только шумел предвечерний ветер.
Одни, думал Битеринг. Нас тут всего-то жалкая тысяча. И нет возврата. Нет возврата. Нет. Его бросило в жар от страха, он обливался потом, лоб, ладони, все тело стало влажное. Ему хотелось ударить Лору, закричать: "Неправда, ты лжешь! Ракеты вернутся!" Но он обнял дочь, погладил по голове и сказал:
- Когда-нибудь ракеты все-таки прорвутся к нам.
- Что ж теперь будет, отец?
- Будем делать свое дело. Возделывать поля, растить детей. Ждать. Жизнь должна идти своим чередом, а там война кончится и опять прилетят ракеты.
На крыльцо поднялись Дэн и Дэвид.
- Мальчики,- начал отец, глядя поверх их голов,- мне надо вам кое-что сказать.
- Мы уже знаем,- сказали сыновья.

Несколько дней после этого Битеринг часами бродил по саду, в одиночку борясь со страхом. Пока ракеты плели свою серебряную паутину меж планетами, он еще мог мириться с Марсом. Он твердил себе: если захочу, завтра же куплю билет и вернусь на Землю.
А теперь серебряные нити порваны, ракеты валяются бесформенной грудой оплавленных металлических каркасов и перепутанной проволоки. Люди Земли покинуты на чужой планете, среди смуглых песков, на пьянящем ветру; их жарко позолотит марсианское лето и уберут в житницы марсианские зимы. Что станется с ним и с его близкими? Марс только и ждал этого часа. Теперь он их пожрет.
Сжимая трясущимися руками заступ, Битеринг опустился на колени возле клумбы. Работать, думал он, работать и забыть обо всем на свете.
Он поднял глаза и посмотрел на горы. Некогда у этих вершин были гордые марсианские имена. Земляне, упавшие с неба, смотрели на марсианские холмы, реки, моря - у всего этого были имена, но для пришельцев все оставалось безымянным. Некогда марсиане возвели города и дали названия городам; восходили на горные вершины и дали названия вершинам; плавали по морям и дали названия морям. Горы рассыпались, моря пересохли, города обратились в развалины. И все же земляне втайне чувствовали себя виноватыми, когда давали новые названия этим древним холмам и долинам.
Но человек не может жить без символов и ярлычков. И на Марсе все назвали по-новому.
Битерингу стало очень, очень одиноко - как не ко времена и не к месту он здесь, в саду, как нелепо в чужую почву, под марсианским солнцем сажать земные цветы!
Думай о другом. Думай непрестанно. О чем угодно. Лишь бы не помнить о Земле, об атомных войнах, о погибших ракетах.
Он был весь в испарине. Огляделся. Никто не смотрит. Снял галстук. Ну и нахальство, подумал он. Сперва пиджак скинул, теперь галстук. Он аккуратно повесил галстук на ветку персикового деревца - этот саженец он привез из штата Массачусетс.
И опять задумался об именах и горах. Земляне переменили все имена и названия. Теперь на Марсе есть Хормелские долины, моря Рузвельта, горы Форда, плоскогорья Вандербилта, реки Рокфеллера. Неправильно это. Первопоселенцы в Америке поступали мудрее, они оставили американским равнинам имена, которые дали им в старину индейцы: Висконсин, Миннесота, Айдахо, Огайо, Юта, Милуоки, Уокеган, Оссео. Древние имена, исполненные древнего значения.
Расширенными глазами он смотрел на горы. Может быть, вы скрываетесь там, марсиане? Может быть, вы - мертвецы? Что ж, мы тут одни, от всего отрезаны. Сойдите с гор, гоните нас прочь! Мы - бессильны!
Порыв ветра осыпал его дождем персиковых лепестков.
Он протянул загорелую руку и вскрикнул. Коснулся цветов, собрал в горсть. Разглядывал, вертел и так и эдак. Потом закричал:
- Кора!
Она выглянула в окно. Муж бросился к ней.
- Кора, смотри!
Жена повертела цветы в руках.
- Ты видишь? Они какие-то не такие. Они изменились. Персик цветет не так!
- А по-моему, самые обыкновенные цветы,- сказала Кора.
- Нет, не обыкновенные. Они неправильные! Не пойму, в чем дело. Лепестком больше, чем надо, или, может, лист лишний, цвет не тот, пахнут не так, не знаю!
Выбежали из дому дети и в изумлении остановились: отец метался от грядки к грядке, выдергивал редис, лук, морковь.
- Кора, иди посмотри!
Лук, редиска, морковь переходили из рук в руки.
- И это, по-твоему, морковь?
- Да... нет. Не знаю,- растерянно отвечала жена.
- Все овощи стали какие-то другие.
- Да, пожалуй.
- Ты и сама видишь, они изменились! Лук - не лук, морковка - не морковка. Попробуй: вкус тот же и не тот. Понюхай - и пахнет не так, как прежде.- Битеринга обуял страх, сердце колотилось. Он впился пальцами в рыхлую почву.- Кора, что же это? Что же это делается? Нельзя нам тут оставаться.- Он бегал по саду, ощупывал каждое дерево.- Смотри, розы! Розы... они стали зеленые!
И все стояли и смотрели на зеленые розы. А через два дня Дэн прибежал с криком:
- Идите поглядите на корову! Я доил ее и увидал. Идите скорей!
И вот они стоят в хлеву и смотрят на свою единственную корову.
У нее растет третий рог.
А лужайка перед домом понемногу, незаметно окрашивалась в цвет весенних фиалок. Семена привезены были с Земли, но трава росла нежно-лиловая.
- Нельзя нам тут оставаться,- сказал Битерииг. - Мы начнем есть эту дрянь с огорода и сами превратимся невесть во что. Я этого не допущу. Только одно и остается - сжечь эти овощи!
- Они же не ядовитые.
- Нет, ядовитые. Очень тонкая отрава. Капелька яду, самая капелька. Нельзя это есть.
Он в отчаянии оглядел свое жилище.
- Дом - и тот отравлен. Ветер что-то такое с ним сделал. Воздух сжигает его. Туман по ночам разъедает. Доски все перекосились. Человеческие дома такие не бывают.
- Тебе просто мерещится!
Он надел пиджак, повязал галстук.
- Пойду в город. Надо скорей что-то предпринять. Сейчас вернусь.
- Гарри, постой! - крикнула вдогонку жена.
Но его уже и след простыл.
В городе, на крыльце бакалейной лавки, уютно сидели в тени мужчины, сложив руки на коленях; неторопливо текла беседа.
Будь у Битеринга револьвер, он бы выстрелил в воздух.
"Что вы делаете, дурачье! - думал он. - Рассиживаетесь тут, как ни в чем не бывало. Вы же слышали - мы застряли на Марсе, нам отсюда не выбраться. Очнитесь, делайте что-нибудь! Неужели вам не страшно? Неужели не страшно? Как вы станете жить дальше?"
- Здорово, Гарри! - сказали ему.
- Послушайте, - начал Битеринг, - вы слышали вчера новость? Или, может, не слыхали?
Люди закивали, засмеялись:
- Конечно, Гарри! Как не слыхать!
- И что вы собираетесь делать?
- Делать, Гарри? А что ж тут поделаешь?
- Надо строить ракету, вот что!
- Ракету? Вернуться на Землю и опять вариться в этом котле? Брось, Гарри!
- Да неужели же вы не хотите на Землю? Видали, как зацвел персик? А лук, а трава?
- Вроде видали, Гарри. Ну и что? - сказал кто-то.
- И не напугались?
- Да не сказать, чтоб очень напугались.
- Дурачье!
- Ну, чего ты, Гарри!
Битеринг чуть не заплакал.
- Вы должны мне помочь. Если мы тут останемся, неизвестно, во что мы превратимся. Это все воздух. Разве вы не чувствуете? Что-то такое в воздухе. Может, какой-то марсианский вирус, или семена какие-то, или пыльца. Послушайте меня!
Все не сводили с него глаз.
- Сэм,- сказал он.
- Да, Гарри? - отозвался один из сидевших на крыльце.
- Поможешь мне строить ракету?
- Вот что, Гарри. У меня есть куча всякого металла и кое-какие чертежи. Если хочешь строить ракету в моей мастерской, милости просим. За металл я с тебя возьму пятьсот долларов. Если будешь работать один, пожалуй, лет за тридцать построишь отличную ракету.
Все засмеялись.
- Не смейтесь!
Сэм добродушно смотрел на Битеринга.
- Сэм,- вдруг сказал тот, - у тебя глаза...
- Чем плохие глаза?
- Ведь они у тебя были серые?
- Право не помню, Гарри.
- У тебя глаза были серые, ведь верно?
- А почему ты спрашиваешь?
- Потому что они у тебя стали какие-то желтые.
- Вот как? - равнодушно сказал Сэм.
- А сам ты стал какой-то высокий и тонкий.
- Может, оно и так.
- Сэм, это нехорошо, что у тебя глаза стали желтые.
- А у тебя, по-твоему, какие?
- У меня? Голубые, конечно.
- Держи, Гарри,- Сэм протянул ему карманное зеркальце.- Погляди-ка на себя.
Битеринг нерешительно взял зеркальце и посмотрелся.
В глубине его голубых глаз притаились чуть заметные золотые искорки.
Минуту было тихо.
- Эх, ты,- сказал Сэм.- Разбил мое зеркальце.
Гарри Битеринг расположился в мастерской Сэма и начал строить ракету. Люди стояли в дверях мастерской, негромко переговаривались, посмеивались. Изредка помогали Битерингу поднять что-нибудь тяжелое. А больше стояли просто так и смотрели на него, и в глазах у них разгорались желтые искорки.
- Пора ужинать, Гарри,- напомнили они.
Пришла жена и принесла в корзинке ужин.
- Не стану я это есть,- сказал он.- Теперь я буду есть только то, что хранится у нас в холодильнике. Что мы привезли с Земли. А что тут в саду и в огороде выросло, это не для меня.
Жена стояла и смотрела на него.
- Не сможешь ты построить ракету.
- Когда мне было двадцать, я работал на заводе. С металлом я обращаться умею. Дай только начать, тогда и другие мне помогут,- говорил он, разворачивая чертежи и кальки: на жену он не смотрел.
- Гарри, Гарри,- беспомощно повторяла она.
- Мы должны вырваться. Кора. Нельзя нам тут оставаться!

По ночам под луной, в пустынном море трав, где уже двенадцать тысяч лет, точно забытые шахматы, белели марсианские города, дул и дул неотступный ветер. И дом Битеринга в поселке землян сотрясала дрожь неуловимых перемен.
Лежа в постели, Битеринг чувствовал, как внутри шевелится каждая косточка, и плавится, точно золото в тигле, и меняет форму. Рядом лежала жена, смуглая от долгих солнечных дней. Вот она спит, смуглая и золотоглазая, солнце опалило ее чуть не дочерна, и дети спят в своих постелях, точно отлитые из металла, и тоскливый ветер, ветер перемен, воет в саду, в ветвях бывших персиковых деревьев и в лиловой траве, и стряхивает лепестки зеленых роз.
Страх ничем не уймешь. Он берет за горло, сжимает сердце. Холодный пот проступает на лбу, на дрожащих ладонях.
На востоке взошла зеленая звезда.
Незнакомое слово слетело с губ Битеринга.
- Иоррт,- повторил он.- Иоррт. Марсианское слово. Но он ведь не знает языка марсиан!
Среди ночи он поднялся и пошел звонить Симпсону, археологу.
Послушай, Симпсон, что значит "Поррт"? Да это старинное марсианское название нашей Земли, А что?
- Так, ничего.
Телефонная трубка выскользнула у него из рук.
- Алло, алло, алло! - повторяла трубка. Алло, Битеринг! Гарри! Ты слушаешь?
А он сидел и неотрывно смотрел на зеленую звезду.

Дни наполнены были звоном и лязгом металла. Битеринг собирал каркас ракеты, ему нехотя, равнодушно помогали три человека. За какой-нибудь час он очень устал, пришлось сесть передохнуть.
- Тут слишком высоко,- засмеялся один из помощников.
- А ты что-нибудь ешь, Гарри? - спросил другой.
- Конечно, ем,- сердито буркнул Битеринг.
- Все из холодильника?
- Да!
- А ведь ты худеешь, Гарри.
- Неправда!
- И росту в тебе прибавляется.
- Врешь!

Несколько дней спустя жена отвела его в сторону.
- Наши старые запасы все вышли. В холодильнике ничего не осталось. Придется мне кормить тебя тем, что у нас выросло на Марсе.
Битеринг тяжело опустился на стул.
- Надо же тебе что-то есть,-сказала жена.-Ты совсем ослаб.
- Да,- сказал он.
Взял сандвич, оглядел со всех сторон и опасливо откусил кусочек.
- Не работай больше сегодня, отдохни,- сказала Кора.- Такая жара. Дети затевают прогулку, хотят искупаться в канале. Пойдем, прошу тебя.
- Я не могу терять время. Все поставлено на карту!
- Хоть на часок,- уговаривала Кора.- Поплаваешь, освежишься, это полезно. Он встал, весь в поту.
- Ладно уж. Хватит тебе. Иду.
- Вот и хорошо!
День был тихий, налило солнце. Точно исполинский жгучий глаз уставился на равнину. Они шли вдоль канала, дети в купальных костюмах убежали вперед. Потом сделали привал, закусили сандвичами с мясом. Гарри смотрел на жену, на детей -- какие они стали смуглые, совсем коричневые. А глаза - желтые, никогда они не были желтыми! Его вдруг затрясло, но скоро дрожь прошла, будто ее смыли жаркие волны, приятно было лежать так на солнце. Он уже не чувствовал страха - он слишком устал.
- Кора, с каких пор у тебя желтые глаза?
Она посмотрела с недоумением:
- Наверно, всегда были такие.
- А может, они были карие и пожелтели за последние три месяца?
Кора прикусила губу.
- Нет. Почему ты спрашиваешь?
- Так просто.
Посидели, помолчали.
- И у детей тоже глаза желтые,- сказал Битеринг.
- Это бывает: дети растут, и глаза меняют цвет.
- Может быть, и мы тоже-дети. По крайней мере на Марсе. Вот это мысль! - Он засмеялся.- Поплавать, что ли.
Они прыгнули в воду. Гарри, не шевелясь, погружался все глубже, и вот он лежит на дне канала, точно золотая статуя, омытая зеленой тишиной. Вокруг - безмятежная глубь, мир и покой. И тебя тихонько несет неторопливым, ровным течением.
Полежать так подольше, думал он, и вода обработает меня по-своему, пожрет мясо, обнажит кости, точно кораллы. Только скелет и останется. А потом на костях вода построит свое, появятся наросты, водоросли, ракушки, разные подводные твари - зеленые, красные, желтые. Все меняется. Меняется. Медленные, подспудные, безмолвные перемены. А разве не то же делается и там, наверху?
Сквозь воду он увидел над головою солнце - тоже незнакомое, марсианское, измененное иным воздухом, и временем, и пространством.
Там, наверху,- безбрежная река, думал он, марсианская река, и все мы в наших домах из речной гальки и затонувших валунов лежим на дне, точно раки-отшельники, и вида смывает нашу прежнюю плоть, и удлиняет кости, и...
Он дал мягко светящейся воде вынести ею на поверхность.
Дэн сидел на кромке канала и серьезно смотрел на отца.
- Ута,- сказал он.
- Что такое? - переспросил Битерннг.
Мальчик улыбнулся.
- Ты же знаешь. Ута по-марсиански - отец. Где это ты выучился?
- Не знаю. Везде. Ута!
- Чего тебе?
Мальчик помялся.
- Я… я хочу зваться по-другому.
- По-другому?
- Да.
Подплыла мать.
- А чем плохое имя Дэн?
Дэн скорчил гримасу, пожал плечами.
- Вчера ты все кричала - Дэн, Дэн, Дэн, а я и не слыхал. Думал, это не меня. У меня другое имя, я хочу, чтоб меня звали по-новому.
Битеринг ухватился за боковую стенку канала, он весь похолодел, медленно, гулко билось сердце.
- Как же это по-новому?
- Линл. Правда, хорошее имя? Можно, я буду Линл? Можно? Ну, пожалуйста!
Битеринг провел рукой по лбу, мысли путались. Дурацкая ракета, работаешь один, и даже в семье ты один, уж до того один...
- А почему бы и нет? - услышал он голос жены.
Потом услышал свой голос:
- Можно.
- Ага-а! - закричал мальчик.- Я - Линл, Линл!
И, вопя и приплясывая, побежал через луга.
Битеринг посмотрел на жену.
- Зачем мы ему позволили?
- Сама не знаю,- сказала Кора.- Что ж, по-моему, это совсем не плохо.
Они шли дальше среди холмов. Ступали по старым, выложенным мозаикой дорожкам, мимо фонтанов, из которых все еще разлетались водяные брызги. Дорожки все лето напролет покрывал тонкий слой прохладной воды. Весь день можно шлепать по ним босиком, точно вброд по ручью, и ногам не жарко.
Подошли к маленькой, давным-давно заброшенной марсианской вилле. Она стояла на холме, и отсюда открывался вид на долину. Коридоры, выложенные голубым мрамором, фрески во всю стену, бассейн для плаванья. В летнюю жару тут свежесть и прохлада. Марсиане не признавали больших городов.
- Может, переедем сюда на лето? - сказала миссис Битеринг.- Вот было бы славно!
- Идем,- сказал муж.- Пора возвращаться в город. Надо кончать ракету, работы по горло.
Но в этот вечер за работой ему вспомнилась вилла из прохладного голубого мрамора. Проходили часы, и все настойчивей думалось, что, пожалуй, не так уж и нужна эта ракета.
Текли дни, недели, и ракета все меньше занимала его мысли. Прежнего пыла не было и в помине. Его и самого пугало, что он стал так равнодушен к своему детищу. Но как-то все так складывалось - жара, работать тяжело...
За раскрытой настежь дверью мастерской - негромкие голоса:
- Слыхали? Все уезжают.
- Верно. Уезжают.
Битеринг вышел на крыльцо.
- Куда это?
По пыльной улице движутся несколько машин, нагруженных мебелью и детьми.
- Переселяются в виллы,- говорит человек на крыльце.
- Да, Гарри. И я тоже перееду,- подхватывает другой.- И Сэм тоже. Верно, Сэм?
- Верно. А ты, Гарри?
- У меня тут работа.
- Работа! Можешь достроить свою ракету осенью, когда станет попрохладнее. Битеринг перевел дух.
- У меня уже каркас готов.
- Осенью дело пойдет лучше.
Ленивые голоса словно таяли в раскаленном воздухе.
- Мне надо работать,- повторил Битеринг.
- Отложи до осени, возразили ему, и это звучало так здраво, так разумно.
Осенью дело пойдет лучше, подумал он Времени будет вдоволь.
Нет! - кричало что-то в самой глубине его существа, запрятанное далеко-далеко, запертое наглухо, задыхающееся.- Нет, нет!
- Осенью,-сказал он вслух.
- Едем, Гарри,- сказали ему.
- Ладно,-согласился он, чувствуя, как тает, плавится в знойном воздухе все тело.-Ладно, до осени Тогда я опять возьмусь за работу.
- Я присмотрел себе виллу у Тирра-канала,- сказал кто-то.
- У канала Рузвельта, что ли?
- Тирра. Это старое марсианское название.
- Но ведь на карте...
- Забудь про карту. Теперь он называется Тирра. И я отыскал одно местечко в Пилланских горах...
- Это горы Рокфеллера? - переспросил Битеринг.
- Это Пилланские горы,- сказал Сэм.
- Ладно,- сказал Битеринг, окутанный душным, непроницаемым саваном зноя.- Пускай Пилланские.
Назавтра в тихий, безветренный день все усердно грузили вещи в машину.
Лора, Дэн и Дэвид таскали узлы и свертки. Нет, узлы и свертки таскали Ттил, Линл и Верр,- на другие имена они теперь не отзывались.
Из мебели, что стояла в их белом домике, не взяли с собой ничего.
В Бостоне наши столы и стулья выглядели очень мило, - сказала мать.- И в этом домике тоже. Но для той виллы они не годятся. Вот вернемся осенью, тогда они опять пойдут в ход.
Битеринг не спорил.
- Я знаю, какая там нужна мебель,- сказал он немного погодя.- Большая, удобная, чтоб можно развалиться.
- А как с твоей энциклопедией? Ты, конечно, берешь ее с собой?
Битеринг отвел глаза.
- Я заберу ее на той неделе
- А свои нью-йоркские наряды ты взяла? - спросили они дочь
Девушка поглядела с недоумением.
- Зачем? Они мне теперь ни к чему.
Выключили газ и воду, заперли двери и пошли прочь Отец заглянул в кузов машины.
- Немного же мы берем с собой,- заметил он. Против того, что мы привезли на Марс, это жалкая горсточка!
И сел за руль.
Долгую минуту он смотрел на белый домик - хотелось кинуться к нему, погладить стену, сказать -прощай! Чувство было такое, словно уезжает он в дальнее странствие и никогда по настоящему не вернется к тому, что оставляет здесь, никогда уже все это не будет ему так близко и понятно
Тут с ним поравнялся на грузовике Сэм со своей семьей.
- Эй, Битеринг! Поехали!
И машина покатила по древней дороге вон из города В том же направлении двигались еще шестьдесят грузовиков. Тяжелое, безмолвное облако пыли, поднятой ими. окутало покинутый городок. Голубела под солнцем вода в каналах, тихий ветер чуть шевелил листву странных деревьев.
- Прощай, город! - сказал Битеринг.
- Прощай, прощай! - замахали руками жена и дети И уж больше ни разу не оглянулись.

За лето до дна высохли каналы. Лето прошло по лугам, точно степной пожар. В опустевшем селении землян лупилась и осыпалась краска со стен домов. Висящие на задворках автомобильные шины, что еще недавно служили детворе качелями, недвижно застыли в зной ном воздухе, словно маятники остановившихся часов
В мастерской каркас ракеты понемногу покрывался ржавчиной.
В тихий осенний день мистер Битеринг - он теперь был очень смуглый и золотоглазый - стоял на склоне холма над своей виллой и смотрел вниз, в долину.
- Пора возвращаться,- сказала Кора.
- Да, но мы не поедем,-спокойно сказал он. Чего ради?
- Там остались твои книги,- напомнила она. Твой парадный костюм.
- Твои лле, - сказала она.- Твой йор юелс ррс.
- Город совсем пустой,- возразил муж. - Никто туда не возвращается. Да и незачем. Совершенно незачем.
Дочь ткала, сыновья наигрывали песенки - один на флейте, другой на свирели, все смеялись, и веселое эхо наполняло мраморную виллу.
Гарри Битеринг смотрел вниз, в долину, на далекое селение землян.
- Какие странные, смешные дома строят жители Земли.
- Иначе они не умеют,- в раздумье отозвалась жена.- До чего уродливый народ. Я рада, что их больше нет.
Они посмотрели друг на друга, испуганные словами, которые только что сказались. Потом стали смеяться.
- Куда же они подевались? - раздумчиво произнес Битеринг.
Он взглянул на жену. Кожа ее золотилась, и она была такая же стройная и гибкая, как их дочь. А Кора смотрела на мужа - он казался почти таким же юным, как их старший сын.
- Не знаю,- сказала она.
- В город мы вернемся, пожалуй, на будущий год,- сказал он невозмутимо.- Или, может, еще через годик-другой. А пока что... мне жарко. Пойдем купаться?
Они больше не смотрели на долину. Рука об руку они пошли к бассейну, тихо ступая по дорожке, которую омывала прозрачная ключевая вода.

Прошло пять лет, и с неба упала ракета. Еще дымясь, лежала она в долине. Из нее высыпали люди.
- Война на Земле кончена! - кричали они.- Мы прилетели вам на выручку!
Но городок, построенный американцами, молчал, безмолвны были коттеджи, персиковые деревья, амфитеатры. В пустой мастерской ржавел жалкий остов недоделанной ракеты.
Пришельцы обшарили окрестные холмы. Капитан объявил своим штабом давно заброшенный кабачок. Лейтенант явился к нему с докладом.
- Город пуст, сэр, но среди холмов мы обнаружили местных жителей. Марсиан. У них очень темная кожа. Глаза желтые. Встретили нас очень приветливо. Мы с ними немного потолковали. Они быстро усваивают английский. Я уверен, сур, с ними можно установить вполне дружеские отношения.
- Темнокожие, пот как? - задумчиво сказал капитан. - И много их?
- Примерно шестьсот или восемьсот, сэр; они живут на холмах, в мраморных развалинах. Рослые, здоровые, Женщины у них красивые.
- А они сказали вам, лейтенант, что произошло с людьми, которые прилетели с Земли и выстроили этот поселок?
- Они понятия не имеют, что случилось с этим городом и с его населением.
- Странно. Вы не думаете, что марсиане тут всех перебили?
- Похоже, что это необыкновенно миролюбивый народ, сэр. Скорее всего, город опустошила какая-нибудь эпидемия.
- Возможно. Надо думать, это - одна из тех загадок, которые нам не разрешить. О таком иной раз пишут в книгах.
Капитан обвел взглядом комнату, запыленные окна, и за ними - встающие вдалеке синие горы, струящуюся в ярком свете воду каналов и услышал шелест ветра И вздрогнул. Потом опомнился и постучал пальцами по карте, которую он давно уже приколол кнопками на пустом столе.
- У нас куча дел, лейтенант! - сказал он и стал перечислять. Солнце опускалось за синие холмы, а капитан бубнил и бубнил: - Надо строить новые поселки. Искать полезные ископаемые, заложить шахты. Взять образцы для бактериологических исследований. Работы по горло. А все старые отчеты утеряны. Надо заново составить карты, дать названия горам, рекам и прочему. Потребуется некоторая доля воображения.
Вон те горы назовем горами Линкольна, что вы на это скажете? Тот канал будет канал Вашингтона, а эти холмы... холмы можно назвать в вашу честь, лейтенант. Дипломатический ход. А вы из любезности можете на звать какой-нибудь город в мою честь. Изящный поворот. А почему бы не дать этой долине имя Эйнштейна, а вон тот... да вы меня слушаете, лейтенант?
Лейтенант с усилием оторвал взгляд от подернутых ласковой дымкой холмов, что синели вдали, за покинутым городом.
- Что? Да-да, конечно, сэр!

Библиотека рассказов Бредбери

Я думаю, когда он написал этот рассказ, он был примерно таким:
Красавец, правда? Рэй Бредбери

О нём, интересно

Отредактировано zulus (2012-08-01 15:24:02)

Не очень-то весёлый рассказ. И я не уверена, что буду его перечитывать. Но раз прочитать стОит, мне кажется. Он на меня произвёл сильное впечатление. Я его часто вспоминаю, хотя детали и забыла некоторые.

Хорошего человека найти нелегко
(A Good Man Is Hard To Find)

Бабушка не хотела ехать во Флориду. Она хотела навестить старых друзей в восточном Теннеси и использовала каждый удобный случай, чтобы отговорить Бэйли. Бэйли - ее единственный сын, с которым она жила. Бэйли сидел на крае стула у стола, склонившись над оранжевыми страницами спортивного раздела Journal. "Ты только погляди, Бэйли, - сказала бабушка, - вот тут - почитай!" Одной рукой она упиралась себе в бок, а другой потрясала газетой над лысиной сына. "Тут про этого парня, Изгоя, которому удалось бежать из федеральной тюрьмы во Флориде. Ты почитай - тут вот написано, что он делал со своими жертвами. Почитай-почитай. Я бы на твоем месте никогда не повезла детей туда, где на свободе разгуливает такой бандит. Меня бы совесть заела".

Бэйли продолжал читать, так что бабушке пришлось переключиться на невестку, молодую женщину в слаксах с широким и невинным как капустный лист лицом. На голове невестки был повязан зеленый платок, оба конца которого торчали на макушке как кроличьи уши. Она сидела на софе и скармливала малышу абрикосы из консервной банки. "Дети уже были во Флориде, - начала пожилая леди, - вы бы лучше повезли их куда-нибудь в другое место для разнообразия, чтобы они повидали разные края и росли образованными. Они ведь никогда не были в восточном Теннеси".

Невестка, казалось, ее не слышала, однако восьмилетний Джон Уэсли, крепыш в очках, ответил: "Раз ты не хочешь ехать во Флориду, почему бы тебе не остаться дома?" Джон Уэсли со своей младшей сестрой Джун Стар разглядывали комиксы на полу.

"Да она дома не останется даже, если ей предложат стать королевой на день", - сказала Джун Стар, не поднимая своей золотоволосой головки.

"Ишь ты, ну а как вы поступите, если этот бандит, Изгой, вас схватит?" - спросила бабушка.

"Я ему морду набью", - ответил Джон Уэсли.

"Она дома не останется даже за миллион баксов", - сказала Джун Стар. - Все боится, как бы чего не пропустить. Тащится за нами, куда бы мы не поехали".

"Погляди у меня, мисс, - сказала бабушка. - Не забудь только про свои слова, когда в следующий раз попросишь меня завить тебе волосы".

Джун Стар ответила, что волосы у нее и так вьются от природы.

На следующее утро бабушка первой села в машину, приготовившись к поездке. В углу сиденья она поставила свой большой черный чемодан, похожий на голову гиппопотама, а под него спрятала корзинку с Питти Сингом, своим котом. Она не собиралась оставлять животное одно дома на целых три дня, потому что кот бы очень скучал, да и вообще мог потереться о газовый вентиль и отравиться. Ее сыну, Бэйли, очень не нравилась идея останавливаться в мотеле вместе с животным.

Бабушка сидела в центре заднего сиденья, Джон Уэсли и Джун Стар - по обе от нее стороны. Бэйли и невестка вместе со своим грудничком сидели на переднем сиденье. Они выехали из Атланты в восемь сорок пять, одометр машины показывал 55890 миль. Бабушка записала эту цифру, подумав, что будет интересно по возвращении посчитать, сколько всего миль они проехали. Через двадцать минут они уже добрались до окраины города.

Пожилая леди устроилась поудобнее, сняла белые хлопчатобумажные перчатки и положила их вместе со своей сумочкой на полку перед задним стеклом. Невестка была в неизменных слаксах, с зеленым платком на голове, бабушка - в темно-синем платье в белую горошину, на голове - темно-синяя соломенная морская шляпа с белыми фиалками, прикрепленными к ленте. Воротничок и манжеты были оторочены белыми кружевами, на лацкан она приколола букетик тряпичных фиалок с маленьким конвертиком. Случись авария, всякий, кто найдет ее мертвой на шоссе, сразу поймет, что она была леди.

Бабушка сказала, что день будет хорошим для езды, не слишком жарким и не слишком прохладным. Она напомнила Бэйли, что ограничение скорости - 55 миль в час, а дорожные полицейские прячутся за рекламными щитами и в небольших зарослях вдоль дороги, а затем сразу кидаются наперехват прежде, чем успеешь снизить скорость. Бабушка комментировала интересные детали пейзажа: Каменная Гора; голубой гранит, в некоторых местах опоясывающий шоссе с обеих сторон, обочины из красной блестящей глины, слегка подернутой фиолетовым цветом; обильный урожай разных культур, растянутый зелеными кружевными полосами. Деревья наполнились посеребренным солнечным светом и даже самые захудалые из них играли в лучах. Дети читали комиксы, а их мать погрузилась в сон.

"Давайте проедем Джорджию побыстрее, чтобы не смотреть на нее долго". - предложил Джон Уэсли.

"Если бы я была маленьким мальчиком, - сказала бабушка, - я бы не стала говорить так о штате, в котором родилась. В Теннеси есть горы, зато в Джорджии - красивые холмы".

"Теннеси - это отстойник для деревенщины, - сказал Джон Уэсли, - а Джорджия - такой же конченный штат".

"Это точно, - согласилась Джун Стар".

"В мои годы, - сказала бабушка, сжимая свои тонкие подернутые венками пальцы, - дети с большим уважением относились к своим родным штатам, родителям, да и ко всему остальному. Люди тогда были правильными. Ой, вы только посмотрите на эту милую маленькую мартышку! - воскликнула бабушка и указала на черномазого малыша, стоящего у дверей лачуги. - Какая хорошая получилась бы картина", - все повернулись и стали смотреть на негритенка в заднее стекло машины. Он помахал в ответ.

"У него нет шортов", - сказала Джун Стар.

"Да, вроде нет, - бабушка объяснила: - понимаешь, у маленьких ниггеров в деревне нет многих вещей, к которым мы привыкли. Если бы я умела рисовать, я бы его обязательно нарисовала".

Дети обменялись комиксами.

Бабушка предложила подержать младенца и невестка передала его с переднего седенья. Бабушка посадила малыша на колени, стала слегка подбрасывать и рассказывать о вещах, мимо которых они проезжали. Она закатывала глаза, кривила гримасой рот и приближала свое сморщенное худое лицо близко-близко к бесцветному гладкому личику младенца. Время от времени он выдавал ей в ответ рассеянную улыбку. Они проехали мимо широкого хлопкового поля, в центре которого словно островок за оградой лежали пять-шесть могил. "Смотрите, кладбище! - указала бабушка. - Это старинный семейный погост. Он принадлежал плантации."

"А где плантация?" - спросил Джон Уэсли.

"Унесенная ветром, - сострила бабушка, - ха-ха!"

Когда дети просмотрели все захваченные в дорогу комиксы, они развернули завтрак и съели его. Бабушка съела сэндвич с арахисовым маслом и одну маслину, при этом не позволила детям выбросить в окно пустую коробку и бумажные салфетки. Когда совсем не осталось никаких развлечений, стали выбирать тучи на небе и угадывать, какой предмет они напоминали. Джон Уэсли выбрал тучу, похожую на корову, и Джун Стар сказала: "Корова", а Джон Уэсли сказал: "Нет, машина". Джун Стар сказала, что он нечестно играет и они принялись колотить друг друга прямо через бабушку.

Бабушка обещала рассказать детям историю, если они угомонятся. Когда бабушка рассказывала истории, она закатывала глаза, качала головой и выглядела очень драматично. Однажды, когда она была молодой девушкой, за ней ухаживал Мистер Кевин Уильямс Шайнингтон из Джаспера, штат Джорджия. Он был очень красивым молодым человеком и джентльменом. Каждую субботу после обеда он приносил ей арбуз, на котором вырезал свои инициалы - К.У.Шай. Однажды мистер Шайнингтон привез арбуз, но дома никого не оказалось, тогда он оставил его у калитки, а сам вернулся в Джаспер на своей двуколке. Бабушке тогда так и не удалось отведать подарок мистера Шайнингтона, потому что мимо калитки проходил негритенок и, прочитав инициалы "КУШай", арбуз съел!

История рассмешила Джона Уэсли так, что он хохотал до упаду. Джун Стар рассказ совсем не понравился. Она сказала, что никогда не выйдет замуж за человека, который будет ей только приносить арбузы по субботам. Бабушка возразила, что очень жалеет, что не вышла замуж за мистера Шайнингтона, потому что он был настоящим джентльменом и еще он приобрел акции Кока-Колы первого выпуска и умер всего несколько лет назад очень состоятельным человеком.

Они остановились у Башни, чтобы поесть сандвичи на гриле. Башня была наполовину деревянная, наполовину оштукатуренная пристройка у заправочной станции вместе с танцевальным залом на окраине Тимоти. Толстяк по имени Красный Сэмми Окорок содержал Башню. На самой Башне, вокруг нее, а также на расстоянии мили в обоих направлениях шоссе висели рекламные щиты: "ОТВЕДАЙ ЗНАМЕНИТЫЙ ШАШЛЫК КРАСНОГО СЭММИ. НИКТО НЕ СРАВНИТСЯ СО ЗНАМЕНИТЫМ КРАСНЫМ СЭММИ! КРАСНЫЙ СЭМ! ТОЛСТЯК СО СЧАСТЛИВОЙ УЛЫБКОЙ. ВЕТЕРАН! КРАСНЫЙ СЭММИ - ВАШ ЧЕЛОВЕК!"

Красный Сэмми лежал на асфальте недалеко от Башни, засунув голову под грузовик. Серая мартышка не более фута ростом, привязанная к мыльному дереву, пищала поблизости. Как только мартышка заметила, что дети выпрыгнули из машины и кинулись в ее сторону, она тут же взметнулась на самую высокую ветку дерева.

Башня оказалась длинным темным помещением, в одном конце которого была стойка, в другом - столы, по середине - место для танцев. Они уселись за дощатый стол рядом с никель одеоном. К ним подошла, чтобы принять заказ, жена Красного Сэма, долговязая, обожженная солнцем женщина, чьи глаза и волосы были светлее ее кожи. Невестка опустила 10 центов в никель одеон и заиграл "Вальс из Теннеси". Бабушка сказала, что под этот мотив ей всегда хотелось танцевать. Она спросила Бэйли, не потанцует ли он с ней, но тот, казалось, смотрел сквозь нее. Бэйли не обладал от природы жизнерадостностью своей матери, а поездки вообще действовали ему на нервы. Карие глаза бабушки излучали свет. Она покачивала головой из стороны в сторону и делала вид, что танцевала, сидя на стуле. Джун Стар попросила поставить что-нибудь, подо что она смогла отбить свою чечетку, и ее мать, опустив еще одну монетку, заказала быструю музыку. Джун Стар вышла в центр зала и принялась отбивать чечетку.

"Разве она не прелесть?" - сказала жена Красного Сэма, склонившись над барной стойкой. - "Ты бы хотела стать моей маленькой дочкой и жить с нами?"

"Конечно, не хотела, - ответила Джун Стар. - Я бы в таком гиблом месте не согласилась жить и за миллион баксов!" - сказала она и побежала обратно к столу.

"Ну разве она не прелесть? - повторила хозяйка, растянув рот в вежливой улыбке".

"Как тебе не стыдно, - зашикала бабушка".

Красный Сэм вошел в помещение и приказал жене не разваливаться на стойке, а лучше поспешить с заказом посетителей. Его штаны цвета хаки висели на бедрах, над ними словно курдюк нависал живот. Он подошел поближе и присел за соседним столом, издав нечто среднее между вздохом и йодлером . "Никому нельзя верить, - сказал он. - Никому, - он оттер серым платком свое красное потное лицо. - В наши дни не знаешь, кому доверять, - сказал он. - Разве не так?"

"Люди уж точно не такие приличные как раньше, - сказала бабушка".

"Два парня приезжали на прошлой неделе, - сказал Красный Сэмми, - на Крайслере. Старая потрепанная машина, но хорошей модели. Да и парни казались приличными. Сказали, что работают на мельнице, ну я и отпустил из бензин в кредит... Зачем я это сделал?"

"Потому что вы хороший человек! - воскликнула бабушка".

"Да, мэм, думаю, это так, - казалось эта мысль поразила Красного Сэма".

Его жена принесла заказ - все пять тарелок сразу и без подноса: по две в каждой руке и еще одна балансировала на запястье. "Нет ни одной души в этом мире, созданном Господом, которой можно довериться, - сказала она. - Все без исключения, - повторила она, глядя на Красного Сэмми".

"Вы читали об этом преступнике, Изгое, который сбежал? - спросила бабушка".

"Вот уж не удивлюсь, если он нападет на наше заведение, - сказала жена Красного Сэмми. - Если он прознает про Башню, не удивлюсь, если он к нам наведается. Пусть себе узнает, что в нашей кассе только два цента денег, вот уж не удивлюсь, если он..."

"Давай завязывай, - сказал Красный Сэм. - Пойди принеси людям их "Ко-Колу". Женщина отправилась за остальным заказом.

"Хорошего человека найти нелегко, - сказал Красный Сэмми. - Все катится в пропасть. Помню, было время - двери не запирали, не то что сейчас!".

Он и бабушка стали обсуждать лучшие времена. Пожилая леди сказала, что во всем виновата Европа. Она сказала, что Европа относится к нам как к денежному мешку. Красный Сэмми сказал, что об этом и спорить не приходится, именно так и обстоят дела. Дети выбежали на улицу под белое палящее солнце и рассматривали мартышку на мыльном дереве. Мартышка отлавливала на себе блох и тщательно процеживала каждую между зубов слово деликатес.

Горячим полуднем они двинулись дальше. Бабушка дремала урывками, пробуждаясь каждые пять минут от собственного храпа. Сразу за Тумсборо она очнулась и явственно вспомнила находящуюся по соседству старую плантацию, которую она посещала в молодости. Она сказала, что у дома шесть белых колонн вдоль фасада, дорога, ведущая к дому, вся усажена дубами, а справа и слева от фасада росли два увитых плющом маленьких деревца, под которыми она отдыхала со своим кавалером после прогулок по саду. Бабушка даже вспомнила дорогу, которая вела от шоссе к дому. Она знала, что Бэйли не согласится тратить время на то, чтобы рассматривать старый дом, но чем больше она рассказывала, тем больше ей хотелось еще раз побывать там и убедиться, что маленькие деревья-близнецы все еще росли. "В том доме есть потайная стена, - сказала она лукаво: ей и самой хотелось верить в то, что она говорит. - Ходили слухи, все семейное серебро спрятали за этой стеной, когда наступал генерал Шерман, но серебра так и не нашли..."

"Эй! - воскликнул Джон Уэсли. - Поехали поглядим! Мы сорвем всю деревянную обшивку и найдем клад! Кто там живет? Где нужно свернуть с шоссе? Пап, давай заедем в то место!"

"Мы никогда не видели дома с потайной стеной, - закричала Джун Стар. - Поехали в дом с потайной стеной! Ну пап, давай поедем в дом с потайной стеной!"

"Отсюда недалеко, я знаю дорогу, сказала бабушка. - Не более 20 минут".

Бэйли продолжал смотреть на дорогу перед собой. Его челюсть была жесткой как подкова. "Нет", - сказал он.

Дети принялись плакать и кричать, что хотят посмотреть на дом с потайной стеной. Джон Уэсли лягнул ногой переднее сиденье, а Джун Стар нависла над своей матерью и стала канючить прямо у нее над ухом о том, что им никогда не позволяют развлечься на каникулы и делать то, что ИМ хочется. Младенец тоже начал кричать и Джон Уэсли пнул переднее сиденье так сильно, что его отец ощутил удар у себя в почках.

"Ладно! - закричал он и притормозил у обочины. - Ну-ка все заткнитесь! Заткнитесь на секунду! Если не замолчите, мы никуда не поедем".

"Им это посещение пойдет на пользу", - пробормотала бабушка.

"Ладно, - сказал Бэйли. - но учтите: это в первый и последний раз, когда мы отклоняемся от нашего пути. Первый и последний раз".

"Мы проехали проселочную дорогу, на которую нужно свернуть, около мили назад, - указала бабушка. - Я заметила ее, когда мы проезжали мимо".

"Проселочная дорога", - простонал Бэйли.

Они вернулись обратно и съехали на проселочную дорогу, а бабушка стала припоминать другие подробности о доме, красивую парадную дверь - всю из стекла - и люстру со свечами в холле. Джон Уэсли предположил, что потайная стена находится наверняка за камином.

"Нельзя заходить в чужой дом, - сказал Бэйли. - Мы не знаем, кто там живет".

"Вы будете разговаривать с хозяевами у входа, а я обегу дом кругом и пролезу в окно, - предложил Джон Уэсли.

"Никто из машины выходить не будет", - сказала его мать.

По проселочной дороге машина ехала в клубах розовой пыли. Бабушка вспомнила время, когда еще не было мощеных дорог и тридцать миль проезжали за один день путешествия. Проселочная дорога шла по холмам, на ней были неожиданные ухабы и резкие повороты на опасных склонах. Неожиданно они оказывались на вершине холма - голубые верхушки деревьев простирались под ногами на мили вокруг, в следующее мгновение они скатывались по красному склону и покрытые пылью деревья возвышались над их головами.

"Лучше бы твоему дому показаться в ближайшую минуту, - сказал Бэйли. - потому что сейчас я поверну обратно".

Дорога выглядела так, будто по ней никто не ездил который месяц.

"Осталось совсем чуть-чуть", - сказала бабушка и в то же мгновение ужасная мысль посетила ее. Мысль была столько конфузной, что бабушка покраснела, глаза ее расширились, ноги дернулись вверх, из-за чего перевернулся ее чемодан в углу сиденья. В то же мгновение газета, которой была прикрыта корзинка, соскользнула на пол, и кот Питти Синг с воем вырвался наружу и вцепился в плечо Бэйли.

Дети повалились на пол, их мать вместе с прижатым к груди младенцем вылетела через распахнувшуюся дверцу наружу. Пожилая леди перелетела на переднее сиденье. Машина перевернулась один раз через крышу и застыла в яме у обочины на левом боку. Бэйли остался на водительском месте, кот - в серую полоску, с огромной белой мордой и оранжевым носом - висел у него на шее словно гусеница.

Как только дети увидели, что их ноги и руки на месте, они выкарабкались из машины и закричали: "У нас АВАРИЯ!" Бабушка скрючилась под торпедой в надежде, что ее ранило и так ей удастся избежать гнева Бэйли в первые минуты. Страшная мысль, посетившая ее накануне аварии, заключалась в том, что дом, который она так явственно вспомнила, находился не в Джорджии, а в Теннесси.

Бэйли обеими руками оторвал кота от шеи и метнул его через окошко прямо в сосну. Затем он выкарабкался из машины и стал искать свою жену. Она сидела на краю красной ямы, прижимая кричащего малыша. У нее был только один порез на лице и сломанное плечо. "У нас АВАРИЯ!" - кричали дети в неистовом восхищении.

"Никто только не погиб", - разочарованно сказала Джун Стар, глядя на то, как бабушка выкарабкивалась из перевернутой машины: шляпа по-прежнему была у нее на голове, однако лента порвалась и свисала вместе с букетиком фиалок под причудливым углом. Все кроме детей сели в канаве, чтобы прийти в себя от шока. Всех била дрожь.

"Может машину удастся починить," - хриплым голосом сказала невестка.

"Боюсь, я повредила орган", - сказала бабушка, сжимая бок рукой, но ей никто не ответил. Зубы Бэйли стучали. На нем была желтая спортивная рубашка с яркими синими попугаями. Лицо его было такое же желтое, как и рубашка. Бабушка решила, что не следует рассказывать о том, что дом находился в Теннеси.

Дорога проходила в трех метрах над головой, так что они видели только верхушки деревьев на обочине. По другую сторону от канавы, в которой они сидели, был высокий, темный и густой лес. Через несколько минут они увидели машину вдали на холме. Машина медленно приближалась и казалось, что ее пассажиры рассматривают их. Бабушка встала и театрально замахала обеими руками, чтобы привлечь внимание.

Машина продолжала медленно катиться в их сторону, исчезла за поворотом, снова появилась на вершине холма - казалось, она даже замедлила ход. Это был большой черный обшарпанный автомобиль, похожий на катафалк. В нем сидело трое мужчин. Машина остановилась прямо над ними и в течение нескольких минут водитель смотрел на них вниз ничего не выражающим неподвижным взглядом. Он молчал. Затем повернул голову и что-то сказал своим спутникам. Они вышли из машины,

Один оказался толстым парнем в черных штанах и красной рубахе с изображением серебряного скакуна на груди. Он обошел их с правой стороны, остановился, принялся рассматривать потерпевших с полуоткрытым словно в ухмылке ртом. На втором были штаны цвета хаки, синяя полосатая куртка и серая шляпа, натянутая так, что скрывала почти все его лицо. Он обошел их с левой стороны. Оба молчали.

Водитель вышел из машины и остановился, рассматривая всех сверху вниз. Он был старше своих спутников. В его волосах уже просматривалась седина. Он носил очки в серебряной оправе, от чего походил на учителя. У него было вытянутое морщинистое лицо, на теле не было ни рубашки, ни майки. Голубые джинсы сидели слишком в обтяжку, в руке он держал черную шляпу и пистолет. У его спутников тоже были пистолеты.

"У нас АВАРИЯ!" - закричали дети.

У бабушки было необычное чувство, что она знала этого человека в очках. Его лицо казалось знакомым, словно она знала его всю свою жизнь, но никак не могла вспомнить, кто он. Он отошел от своей машины и стал медленно спускаться по откосу, выверяя каждый шаг, чтобы не поскользнуться. Он сильно загорел, носил белые туфли без носков, его щиколотки были красными и тонкими. "Добрый день, - сказал он. - Вижу вас тут слегка раскидало".

"Мы перевернулись два раза", - сказала бабушка.

"Один раз, - поправил он. - Мы видели, что произошло. Хайрэм, проверь их машину и глянь, можно ли ее завести, - спокойно обратился он к парню в серой шляпе".

"А зачем вам пистолеты? - спросил Джон Уэсли. - Что вы будете делать с пистолетами?"

"Леди, - человек обратился к матери ребенка. - Пожалуйста скажите своим детям, чтобы они сидели рядом с вами. Дети меня нервируют. Я хочу, чтобы вы все сидели вместе там, где находитесь".

"Послушайте, - внезапно заговорил Бэйли. - мы в затруднительном положении! Мы..."

Тут раздался бабушкин крик. Она вскочила на ноги и уставилась на чужака: "Вы - Изгой! - сказала она. - Я вас сразу узнала!"

"Да, мэм, - сказал мужчина, слегка улыбаясь, словно ему было приятно, что его узнали, - но вам всем было бы лучше, если бы вы меня не узнали".

Бэйли резко повернул голову и сказал своей матери что-то такое, что повергло в шок даже детей. Пожилая женщина заплакала и лицо Изгою налилось кровью.

"Не расстраивайтесь так, леди, - сказал он. - Иногда человек такое скажет, что самому не верится. Я думаю, он не хотел вас обидеть".

"Вы же не будете стрелять в леди? - сказала бабушка, достала чистый платочек из-за манжетки и поднесла его к глазам".

Изгой вырыл небольшую ямку кончиком туфли, затем снова засыпал ее. "Мне бы ужасно не хотелось, - сказал он."

"Послушайте, - почти закричала бабушка. - Я знаю, что вы хороший человек. Вы не такие как все. Я знаю, что вы из хорошей семьи!"

"Да, мэм, - сказал он. - они были самыми благородными людьми на свете". Он улыбнулся и обнажил ряд здоровых белых зубов. "Господь никогда не создавал более благородную женщину, чем моя мать, а сердце моего батюшки - чистое золото". Парень в красной рубахе обошел их сзади и стоял там с пистолетом у бедра. Изгой присел на корточки. "Следи за детьми, Бобби Ли, ты знаешь, что они нервируют меня". Он посмотрел на всех шестерых, сбившихся в кучу перед ним, и словно испытал смущение от того, что не нашелся, как продолжить разговор. "На небе ни тучки, - сказал он, глядя вверх. - Солнца не видать, зато нет и туч".

"Да, день просто превосходный, - сказала бабушка. - Послушайте, не стоит вам называть себя Изгоем, потому что я знаю - у вас доброе сердце. Я смотрю на вас и сразу это вижу".

"Заткнись! - рявкнул Бэйли. - Тихо! Все заткнитесь и дайте мне самому разобраться с этим!" Он присел в позицию бегуна на старте, однако с места не сдвинулся.

"Я ценю ваши слова, леди", - сказал Изгой и нарисовал маленький кружок на земле рукояткой пистолета.

"Мне нужно полчаса, чтобы починить эту машину", - сказал Хайрэм, выглядывая из-под капота.

"Сначала ты и Бобби Ли возьмите его и этого вот пацаненка прогуляться с собой в лес, - Изгой указал на Бэйли и Джона Уэсли. - Ребята хотят тебя кое о чем расспросить, - сказал он Бэйли. - Ты не будешь возражать пройтись с ними по лесу?"

"Послушайте, - начал Бэйли. - Мы оказались в ужасно затруднительном положении! Никто даже предположить не может, что здесь случилось", - его голос сорвался. Его глаза были такими же синими и напряженными как и попугаи на его рубашке, при это он казался совершенно спокойным.

Бабушка попыталась поправить ленту на шляпе, словно собралась идти в лес вместе с сыном, но лента окончательно оторвалась у нее под рукой. Она неподвижно смотрела на ленту, затем уронила на землю. Хайрэм потянул Бэйли за локоть, будто помогал пожилому человеку. Джон Уэсли схватил отца за руку, следом пошел Бобби Ли. Они направились в сторону леса и когда дошли до его края, Бэйли повернулся, облокотившись на голый ствол серой сосны и прокричал: "Я вернусь через минуту, мама, подожди меня!"

"Вернись сейчас же!" - закричала его мать, но они уже исчезли в лесу.

"Бэйли, мальчик мой!" - воскликнула бабушка трагическим голосом и посмотрела на Изгоя, который по-прежнему сидел перед ней на корточках. "Я знаю, что вы хороший человек, - сказала она в отчаянии. - Вы не такой как все!"

"Нет, мэм, я не хороший человек, - ответил Изгой, после короткой паузы, казалось, он внимательно обдумывал ее слова. - но я и не худший из живущих на земле. Мой отец говорил, что я иной собачьей породы, не такой как мои братья и сестры. "Ты знаешь, - говорил отец, - есть люди, которые могут прожить всю свою жизнь, так и не поинтересовавшись, зачем он живет, а есть другие - те, кто знает для чего они родились, и этот пацан - один из них. Он все испытает!" Изгой надел черную шляпу, резко вскинул голову и пристально посмотрел в сторону леса, словно опять засмущавшись. "Простите, леди, что я сижу тут без рубахи перед вами, - сказал он, слегка передернув плечами. - Мы зарыли свою одежду сразу, как сбежали, так что приходится перебиваться. Что могли, одолжили у людей, который повстречали, - пояснил он".

"Все в полном порядке, - согласилась бабушка, - Может, у Бэйли есть лишняя рубашка в чемодане".

"Да, я посмотрю, - согласился Изгой".

"Куда его увели? - закричала невестка".

"Мой батя был то, что надо, - продолжил Изгой. - Ничего на него нельзя было навесить. Да у него с властям никогда и проблем не возникало, он с ними всегда ладил".

"Вы бы тоже могли стать честным человеком, если бы только попытались, - сказала бабушка. - Только подумайте, как было бы здорово остепениться и зажить спокойной жизнью и не думать, как за тобой кто-то постоянно гонится".

Изгой все царапал землю рукояткой пистолета словно находился в глубоком раздумье. "Да, мэм, за мной все время кто-то гонится, - пробормотал он".

Бабушка стояла прямо над Изгоем и видела, как из-под полей шляпы выступали его тонкие ключицы. "Вы когда-нибудь молитесь?" - спросила она.

Он покачал головой. Бабушка увидела только, как шляпа заходила из стороны в сторону между его ключицами. "Нет, мэм", - сказал он.

Из леса раздался пистолетный выстрел, сразу за ним - еще один. Затем тишина. Голова пожилой леди стала трястись из стороны в сторону. Она слышала, как ветер пронесся над верхушками деревьев словно долгий вздох удовлетворения. "Бэйли-сынок! - позвала она."

"Одно время я пел в церковном хоре, - продолжил Изгой. - Кем я только не был. Служил в армии и на флоте, дома и за океаном, был дважды женат, был предпринимателем, занимался железной дорогой, пахал Матушку Землю, попадал в смерч, видел, как однажды человека сожгли живьем. - Изгой посмотрел на невестку и маленькую девочку: они сидели прижавшись друг к другу, их лица побелели, глаза подернулись влагой - Я даже видел, как высекли женщину".

"Молись, молись, - заговорила бабушка, - молись, молись..."

"Я никогда не был плохим парнем, - Мечтательно проговорил Изгой, - но как-то так случилось, что я сделал что-то нехорошее и меня отправили в колонию. Похоронили заживо", - он поднял голову и пристально посмотрел на нее.

"Тогда-то вам и следовало начать молиться, - сказала бабушка. - За какой проступок вас посадили в первый раз?"

"Справа - стена, - ответил Изгой, глядя на безоблачное небо. - Слева - стена. Наверху - потолок, внизу - пол. Не помню, что я сделал, леди. Я все сидел там и сидел, пытался вспомнить, что я совершил такого, но до сего дня так и не припомнил. Иногда мне казалось - вот-вот вспомню, но так и не вспомнил".

"Может, они посадили вас по ошибке? - неуверенно предположила пожилая леди".

"Нет, - сказал он. - Не по ошибке. Они завел на меня дело".

"Наверняка, вы что-то украли, сказала она".

Изгой усмехнулся. "Ни у кого нет того, что мне нужно, - сказал он. - Там в тюрьме был психиатр, так он говорил, что я убил своего отца, уж я-то знаю, что это все ложь. Мой отец умер в тысяча девятьсот девятнадцатом году от эпидемии гриппа и я к этому не имел никакого отношения. Его похоронили на кладбище баптистской церкви в Маунт Хоупвелл - можете сами туда съездить и посмотреть".

"Если бы вы молились, - сказала пожилая леди, - Иисус помог вам".

"Это точно", - согласился Изгой.

"Тогда почему бы вам не помолиться? - она внезапно задрожала от восторга".

"Мне не нужна помощь, - сказал он. - Я и сам прекрасно справлюсь".

Бобби Ли и Хайрэм вразвалку вышли из леса. Бобби Ли нес желтую рубашку с яркими синими попугайчиками.

"Дай мне рубашку, Бобби Ли", - сказал Изгой. Рубашка полетела в его сторону и опустилась на плечо. Он надел ее. Бабушка никак не могла вспомнить, что напоминала е эта рубашка. "Нет, леди, - сказал Изгой, застегивая пуговицы, - Теперь я знаю, что преступлений не существует. Ты можешь совершить что-то, человека там убить или стащить колесо у его машины, - не имеет значения, все равно рано или поздно ты забудешь, что ты там сделал, тебя просто за это накажут".

Невестка захрипела словно ей не хватало воздуха и она не могла дышать. "Леди, - попросил Изгой. - не могли бы вы вместе с вашей маленькой девочкой прогуляться вместе с Бобби Ли и Хайрамом - они отведут вас к вашему мужу".

"Да, спасибо", - вяло сказала невестка. Ее левая рука беспомощно свисала, на правой руке лежал уснувший младенец. "Помоги леди, Хайрэм, - приказал Изгой, глядя на то, как она пыталась выбраться из канавы. - А ты, Бобби Ли, возьми маленькую девочку за руку".

"Я не хочу держать его за руку, - сказала Джун Стар. - Он на свинью похож".

Толстый парень покраснел, потом засмеялся, схватил ее за руку и потащил в сторону леса вслед за Хайрэмом и ее матерью.

Оставшись наедине с Изгоем, бабушка почувствовала, что у нее пропал голос. На небе не было ни туч, ни солнца. Вокруг нее вообще ничего не было, кроме леса. Ей хотелось сказать ему, что он должен молиться. Она несколько раз открыла и закрыла рот прежде, чем раздались звуки. Наконец ей удалось проговорить: "Иисусе, Иисусе", в том смысле, что Иисус вам поможет, но то, как она это произнесла, звучало как проклятие.

"Да, мэм, - казалось, Изгой не возражал. - Иисус нарушил равновесие. С ним случилось то же, что и со мной, с той лишь разницей, что он преступления не совершал, а на меня завели дело и все было доказано. Конечно, - сказал он, - мне дело никогда не показывали. Зато теперь я сам могу ставить подпись. Я давно себе сказал: сделай подпись и подписывай все, что делаешь, да еще храни копии. Тогда будешь знать, что совершил, и сможешь ответить за преступление и сравнить его с наказанием, у тебя будут доказательства, если вдруг тебя осудят не по справедливости. Я зову себя Изгоем, - продолжил он, - потому, что не могу свести концы с концами между тем, что я совершил, и тем, что пережил в наказание".

Из леса донесся пронзительный крик и следом - выстрел. "Разве это справедливо, леди, что одного наказывают по полной программе, а другой выходит сухим из воды?"

"Иисусе! - заплакала пожилая леди, - Вы из хорошей семьи! Я знаю, что вы не станете стрелять в леди! Я знаю, ваши родители - порядочные люди! Молись! Иисусе, вы не должны стрелять в леди. Я отдам вам все мои деньги!"

"Леди, -сказал Изгой, глядя мимо нее в сторону леса, - никто не может дать чаевые предпринимателю".

Раздалось еще два выстрела и бабушка вытянула шею как старая индюшка в поиске воды и позвала: "Бэйли-сынок, Бэйли-сынок!" так, словно сердце ее разрывалось.

"Только Иисусу удалось оживить покойника, продолжил Изгой. - А Ему не следовало так поступать. Он нарушил равновесие. Если Он в самом деле совершил, о чем говорил, нам ничего не остается, как все бросить и последовать за Ним. Ну а если Он не совершал ничего такого, то нам следует лишь наслаждаться теми малыми мгновениями, что нам выпали, веселиться по полной: убить там человека или спалить его дом, или еще какую-нибудь доставить ему неприятность. Не удовольствие, а неприятность", - почти прорычал Изгой.

"Может, он и не оживлял покойника, пробормотала пожилая леди, не понимая, что говорит. Она почувствовала сильное головокружение и сползла на самое дно канавы.

"Я там не был, так что сказать не могу - оживлял или не оживлял, - сказал Изгой. - Я бы хотел там оказаться, - сказал Изгой и ударил кулаком по земле. - Это не справедливо, что меня там не было, потому что, будь я там, я бы сейчас знал наверняка. Слушайте, леди, - почти прокричал он, - если бы я там был, я бы знал наверняка и тогда бы не был таким, каким стал". Казалось, его голос надломился, и голова бабушки прояснилась на мгновение. Она увидела прямо перед собой искаженное лицо мужчины, казалось, он сейчас заплачет. Она прошептала: "Ты ведь один из моих детей? Ты один из моих сыновей!" Она вытянула руку и прикоснулась к его плечу. Изгой отскочил в сторону как ужаленный змеей и выстрелил три раза прямо в ее грудь. Затем он положил пистолет на землю, снял очки и стал их протирать.

Хайрэм и Бобби Ли вернулись из леса и стояли над канавой, глядя на бабушку, которая наполовину сидела, наполовину лежала в луже крови, скрестив под собой ноги как ребенок. Ее лицо улыбалось в сторону безоблачного неба.

Без очков глаза Изгоя оказались в красных прожилках, он выглядел бледным и беззащитным. "Оттащите ее туда, где лежат остальные", - сказал он и поднял кота, который терся о его ногу.

"Любила она поболтать, правда?" - спросил Бобби Ли. Напевая йодлером, он спускался в канаву.

"Она могла быть хорошей женщиной, - сказал Изгой, если бы нашелся кто-то, кто стрелял в нее каждую минуту ее жизни".

"Умора!" - сказал Бобби Ли.

"Заткнись, Бобби Ли, - сказал Изгой. - В жизни нечему радоваться".

Фланнери O'Коннор

Это не совсем рассказы. И не совсем Хармса - их ему приписывают, эти литературные анекдоты. Но я лично верю - глубоко и беззаветно - что их написал именно он, Даниил Хармс. Я их люблю, хотя они и безумны безусловно. Хармс первым придумал мемы - задолго до Интернета. И они у него все живые и каждый раз вызывают к жизни удивление, а не только узнавание. И пусть они ни в чём не соответствуют действительности - я думаю, проототипы не обиделись бы. Ни Гололь, который вечно "переодевался Пушкиным", ни Тургенев, который "испугался и той же ночью уехал в Баден-Баден", ни Толстой, который "очень любил детей" и всегда носил наготове костыль, ни "Ф.М.Достоевский - царство ему небесное". А вот Пушкин остался без мема - Пушкин всё-таки, масштаб вселенский, хе-хе... Так что, он просто приколист.
В общем, весёлые штучки, которые сподвигли на творческие свершения весьма небесталанных и просто талантливых людей. И продолжают сподвигать. Насладитесь самую малость, а для желающих - сноска внизу.
***

**
Однажды Гоголь пеpеоделся Пушкиным, пpишел к Пушкину и позвонил. Пушкин откpыл ему и кpичит: "Смотpи-ка, Аpина Родионовна, Я пpишел!"

**
Однажды Гоголь пеpеоделся Пушкиным, свеpху нацепил львиную шкуpу и поехал в маскаpад. Ф.М. Достоевский, цаpство ему небесное, увидел его и кpичит: "Споpим, это Лев Толстой! Споpим, это Лев Толстой!"

**
Однажды Ф.М.Достоевский, цаpство ему небесное, сидел у окна и куpил. Докуpил и выбpосил окуpок из окна. Под окном у него была кеpоси новая лавка, и окуpок угодил как pаз в бидон с кеpосином. Пламя, конечно, столбом. В одну ночь пол-Петеpбуpга сгоpело. Ну, посадили его, конечно. Отсидел, вышел. Идет в пеpвый же день по Петеpбуpгу, навстpечу - Петpашевский. Ничего ему не сказал, только пожал pуку и в глаза посмотpел со значением.

**
Лев Толстой очень любил детей. За обедом он им все сказки pассказывал для поучения.

Бывало, все уже консоме с паштетом съели, пpофитpоли, устpиц, бле манже, пломбиp - а он все пеpвую ложку супа пеpед боpодой деpжит, pас сказывает. Моpаль выведет - и хлоп ложкой об стол!

**
Лев Толстой очень любил детей. Утpом пpоснется, поймает кого-ни будь, стоит и гладит по головке, пока завтpакать не позовут.

**
Ф.М.Достоевский, цаpство ему небесное, стpастно любил жизнь. Она его, однако, не баловала, поэтому он часто гpустил. Те же, кому жизнь улыбалась /напpимеp, Лев Толстой/, не ценили этого, постоянно отвлекаясь на дpугие пpедметы. Напpимеp, Лев Толстой очень любил детей. Они же его боялись. Они пpятались от него под лавку и шушукались там: "Робя, вы этого дяденьку бойтесь. Еще как тpахнет костылем!" Дети любили Пушкина. Они говоpили:"Он веселый! Смешной такой!" И гонялись за ним босоногой стайкой. Но Пушкину было не до детей. Он любил один дом на Твеpском бульваpе, одно окно в этом доме... Он мог часами сидеть на шиpоком подоконнике, пить чай, смотpеть на бульваp... Однажды, напpа вляясь к этому дому, он поднял глаза и на своем окне увидел - себя! С бакенбаpдами, с пеpстнем на большом пальце! Он, конечно, сpазу понял, кто это. А вы?

**
Лев Толстой очень любил детей. Бывало, пpивезет в кабpиолете штук пять и всех гостей оделяет. И надо же - вечно Геpцену не везло: то вшивый достанется, то кусачий. А попpобуй помоpщиться - схватит костыль и - тpах по башке!

**
Однажды Гоголь пеpеоделся Пушкиным и пpишел в гости к Вяземскому. Взглянул случайно в окно и видит - Толстой Геpцена костылем лупит, а кpугом детишки стоят, смеются. Он пожалел Геpцена и заплакал. Тогда Вяземский понял, что пеpед ним не Пушкин.

**
Гоголь только под конец жизни о душе задумался, а смолоду у него вовсе совести не было. Однажды невесту в каpты пpоигpал. И не отдал.

**
Пушкин шел по Твеpскому Бульваpу и встpетил кpасивую даму. Подмигнул ей, а она как захохочет! "Не обманывайте, - говоpит, - Николай Васильевич! Лучше отдайте тpи pубля, что давеча в буpиме пpоигpали".

Пушкин сpазу догадался, в чем дело. "Не отдам, - говоpит, - дуpа!" Показал язык и убежал. Что потом Гоголю было...

**
Туpгенев мало того, что от пpиpоды был pобок, его еще Пушкин с Гоголем совсем затюкали. Пpоснется ночью и кpичит: "Мама!" Особенно под стаpость.

**
Однажды Гоголь написал pоман. Сатиpический. Пpо одного хоpошего человека, попавшего в лагеpь на Колыму. Начальника лагеpя зовут Николай Павлович (намек на цаpя). И вот он с помощью уголовников тpавит этого хоpошего человека и доводит до смеpти. Гоголь назвал pоман "Геpой нашего вpемени". Подписался "Пушкин". И отнес Туpгеневу, чтобы напечатать в жуpнале.

Туpгенев был человек pобкий. Он пpочел pоман и покpылся холодным потом. Решил скоpее все отpедактиpовать. И отpедактиpовал.

Место действия он пеpенес на Кавказ. Заключенного заменил офицеpом. Вместо уголовников у него стали хоpошенькие девушки, и не они обижают геpоя, а он их. Николая Павловича он пеpеименовал в Максима Максимыча. Зачеpкнул "Пушкин", написал "Леpмонтов". Поскоpее отпpавил pукопись в pедакцию, отеp холодный пот и лег спать.

Вдpуг посpеди сладкого сна его пpонзила кошмаpная мысль. Название! Название-то он не изменил! Тут же, почти не одеваясь, он уехал в Баден-Баден.

**
Лев Толстой и Ф.М.Достоевский поспоpили, кто лучше pоман напишет. Судить пpигласили Туpгенева. Толстой пpибежал домой, запеpся в кабинете и начал скоpей писать pоман - пpо детей, конечно (он их очень любил). А Достоевский сидит у себя и думает: "Туpгенев - человек pобкий. Он сидит сейчас у себя и думает: "Достоевский - человек неpвный. Если я скажу, что его pоман хуже, он и заpезать может".
Что же мне стаpаться (это Достоевский думает). Напишу наpочно похуже, все pавно денежки мои будут" (на сто pублей поспоpили).

А Туpгенев в это вpемя сидит у себя и думает: "Достоевский - человек неpвный. Если я скажу, что его pоман хуже, он и заpезать может. С дpугой стоpоны, Толстой - гpаф. Тоже лучше не связываться. Ну их совсем." И в ту же ночь потихоньку уехал в Баден-Баден.

**
Туpгенев хотел быть хpабpым, как Леpмонтов, и пошел покупать себе саблю. Пушкин пpоходил мимо магазина и увидел его в окно. Взял и закpичал наpочно: "Смотpи-ка, Гоголь (а никакого Гоголя с ним не было), смотpи-ка, Туpгенев саблю покупает! Давай с тобой pужье купим!"

Туpгенев испугался и в ту же ночь уехал в Баден-Баден.

**
Лев Толстой очень любил детей и писал пpо них стихи. стихи эти списывал в отдельную тетpадку. Однажды после чаю подает эту тетpадку жене: "Гляньте, Софи, пpавда, лучше Пушкина?" - а сам сзади костыль деpжит. Она пpочитала и говоpит: "Нет, Левушка, гоpаздо хуже. А чье это?" Тут он ее костылем по башке - тpах! С тех поp во всем полагался на ее литеpатуpный вкус.

Хармс - литературные анекдоты. Ссылка.

Отредактировано zulus (2012-10-24 16:55:25)